Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма
Он на весь мир готов был кричать о своем разбитом сердце, лишь бы журналисты не забывали его имя. Когда я сбежал от него, он сплел огромную липкую сеть из тысячи намеков, подпуская их на светских вечеринках и в беседах с папарацци на парковых скамеечках. Он даже сочинил стихотворение обо мне, и с беззаботностью меланхоличной девы якобы случайно оставил его на прикроватной тумбочке – дожидаться, пока в утреннем одиночестве проснется и протрет глаза его следующий любовник.
И я попал в эту сеть. Я на всю жизнь был обеспечен тремя увлекательнейшими занятиями: доказывать самому себе, что я не безумец; доказывать всему миру, что я не идиот; и, наконец, доказывать содомитам всей Европы, что Николас Фламинг никогда не был «крошкой» Джереми Джойса. Последнее мне, похоже, так и не удастся сделать: я на днях слышал, что новой гей-иконой стала Венера Милосская.
Разве мог я предположить все это, когда, обернувшись на тяжелый скрип двери, он направился к нам уверенной походкой настоящего мачо? На тот краткий миг мое предубеждение и страхи рассеялись: у него была необыкновенная улыбка – идеальная, широкая, мальчишеская, озорная. Словно созданная для того, чтобы презентовать его: посмотрите, какой я открытый, дружелюбный, с легкой горчинкой, спрятанной в глубине прозрачно-карих глаз. Он был соткан из красок теплой осени: золото, ржавчина, розовость, капучино, шоколад.
– Ты Николас? А ты Глэдис? – опередил он нас своим панибратским гостеприимством. – Ты молодец, что позвонила.
– Хочешь в мою студию? – он пристально посмотрел на меня. – Если ты действительно так талантлив, как я слышал, это будет даже бесплатно.
И зашелся хриплым негромким смехом рисованного медведя.
И теплый образ рухнул. Тогда впервые, но он рушился еще тысячи раз. Удивительно, как он умудрялся вновь и вновь напускать свои чары? Перед глазами все еще стояла обволакивающая обаянием картинка в стиле кантри (мшистая изгородь, угасающее банджо, зачинающийся закат, сильный мужчина в клетчатой рубашке – он мог быть вашим отцом), но в душе зазвенел холодный клинок. «Как он смеет? Что он о себе возомнил? У меня уже три выставки, и весьма успешных!»
Каким деревенским простачком я был! У этого парня за плечами уже сотня презентаций, и какое дело Вселенной до того, что я считал его компилятивную фото-живопись идеальной иллюстрацией к энциклопедической статье «Коммерция из ничего». Его кости были схвачены тем же клеем, что и вечная цепь всемирной корпорации «Купи-Продай».
– Покажи картины, – непривычно резко бросила мне Глэдис. Я тотчас почувствовал себя малолеткой, которую чересчур заботливая мамаша привела на кастинг к режиссеру порно. Развернул несколько свитков, прихваченных с собой. Это были наброски – графитом, кое-где акварелью, парочка пастельных работ.
– Хм, – сказал он и кинул на меня короткий взгляд исподлобья, – ты действительно умеешь это делать. Какая интересная метода у тебя с цветом…
Он приблизил лицо почти вплотную к полотну, жадно прищурившись.
– Что за эффект? Как ты это делаешь? Наложение цветов? Откуда этот свет?
– Да… – нехотя ответил я, – делаю несколько слоев, а границу убираю.
К слову, уже пять минут, как мне разонравилась идея сотрудничества с этим рыжеволосым гигантом художественной попсы.
– Да я понимаю, что слои! – отмахнулся он с выразительным рыком и рывком – яростно, деловито. Слишком по-свойски, мгновенно разрушая мои бастионы и вымарывая планы отступления. – Но как ты собираешь краски? В чем принцип?
– Я не замечал принципа, – буркнул я, не собираясь сдаваться. – Я делаю это интуитивно.
Я отвечал с предельной честностью. Откуда мне было знать в тот день, что вся его знаменитая импульсивность, телесность, напористость с оттенком доступности – не больше, чем легко продаваемая маска, которую готов приобрести каждый новичок вроде меня? Это было сотни раз опробовано и приносило результаты. Что он брал взамен? Чужие секреты, конечно же.
Но за мной присматривали очень зоркие ангелы, лишившие зрения меня самого. Я действительно понятия не имел, как у меня получается так смешивать краски. Я просто чуял, какая капля должна следующей упасть на холст – грозовая, медовая, или от соуса с паприкой. Поэтому мне нечего было сказать Джереми.
– Ладно… – помолчав, решил он, – у меня есть кое-какие мыслишки насчет твоей мазни, Николас. Выбирай зал побезлюднее, или какой приглянется. Мы открыты круглосуточно.
(Он опять хохотнул).
– Дубликат ключей возьмешь у портье внизу. Встретимся завтра, здесь же, и обсудим.
Я так и не понял, что мы должны обсуждать, и что вообще происходит. У меня уже был свой план, без скандалов, без грохочущих звездопадов, но с ровной, пусть и каменистой, дорожкой к успеху и – что немаловажно! – порядочности. Конечно, Глэдис он не нравился. И я оказался в ловушке: мне не приходилось жаловаться – ведь она, в отличие от Пэм, все свои силы направляла на мою карьеру. Дома, на каминной полке лежали приглашения от владельцев двух залов, а этот тип вдруг вздумал одним щелчком развернуть русло моей жизни? «Нет, не пойдет», – сказал я себе. Пока не увидел небольшой, но великолепно освещенный зал, отданный в мое распоряжение.
Этот Джереми был сам дьявол. Он воплощал мои тайные желания прямо из воздуха. Он плел сети – с неведомой мне целью. От него пахло роскошью и уверенностью – как и от Глэдис. И я сдался. Мне очень хотелось попробовать этой сладости, правда.
Разговор, который состоялся на следующий вечер, отправил мои прошлые задумки в корзину для мусора и расчертил будущее четкими графами.
– Ты хорошо рисуешь, но это еще не все. Эх, да ладно… – сказал он мне, – ты почти гениально рисуешь. Но мир перегружен, пойми. Кризисы, инфляция, гонки вооружений, сексуальная революция, политика дуализма… Ты хоть понимаешь, о чем я? Мир не хочет тащить на себе еще и тяжесть чьей-то гениальности. Мир не желает думать. Он собирается наслаждаться. Как у тебя с этим? Ты умеешь удовлетворять гомо сапиенс?
Я вытаращил на него глаза. Он произнес это с таким переливчатым смешком, что я уж было подумал – смысл ускользнул от меня. Затем я научился быть всегда начеку: самые невинные слова этого типа могли стать началом нечистого пути, а грубые шутки ничего не значили, тут же обрываясь камнем в пропасть забвения.
– Кто, кроме пациентов дома престарелых и матрон, потерявших надежду найти любовника, пойдет на твои выставки, как бы ни сиял твой изумительный цвет? Ну, если только школьников загонят по воспитательной программе, позаимствованной у Третьего Рейха. Сейчас в моде междисциплинарный подход, малыш.
(С этого момента он так и звал меня, не поинтересовавшись, как мне это на вкус).
– У выставки должна быть презентация, а у презентации – актуальность, – поучал он меня, расхаживая по студии, и его руки чертили в воздухе такие же размашистые шаги. – Актуальность рождается из злободневности. Но мы уже решили, что нам нужна легкость. Поэтому пусть злободневность носит имя индустрии развлечений.
– Открытия центров, кинозалов, театров, супермаркетов, ресторанов, фабрик, железнодорожных путей… – я сидел, разинув рот, и внимал потоку его сознания, – вот наша золотая жила. Ты слышал про инсталляции?
– Но я не хочу фабрики и железные дороги… – робко мяукнул я, в надежде, что мне удастся остановить полет его мысли. Удалось.
– Почему? – он и впрямь замер и внимательно посмотрел на меня.
– Фабрики, железные дороги… Звучит как-то громоздко. И я не хочу рисовать трубы и шпалы.
– Ты ровным счетом идиот, – спокойно резюмировал он и продолжил:
– Инсталляции. Ландшафтные экспозиции. Промышленный и урбанистический фэн-шуй…
– Постой, Джереми! – в отчаянии выкрикнул я, – Стоп!
Он вперился взглядом, выжидая. Впервые мне захотелось быть практичным. Вникнуть в суть дела. У меня было ощущение, что я присутствую на конференции экономистов и инженеров космического кораблестроения, и если срочно что-то не предприму, они договорятся и отправят меня со всей семьей на Марс.
– Как это выглядит на деле, хотел бы я знать? Вот.
– Молодец, – слегка удивленно похвалил он, – начинаешь учиться. Как выглядит? Приходишь ранней весной в Гайд-парк, и оборачиваешь сиреневой тканью стволы черешен.
– Красиво. Но, Боже мой, зачем? Я рисую! Я художник, а не портной!
– Художник, – проворчал он, – хорошо. А в тени деревьев прячешь свои картины. Подгоняешь все к тому моменту, как почки набухнут, и приглашаешь зажравшихся лондонцев встретить весну в японо-саксонском стиле. Годится?
– Хм… Звучит прелестно. Но я уверен, что за этой красивостью прячется множество трудностей. Организационные вопросы, безопасность полотен, состав публики. Вообще-то, я предполагал, что твоя группа выставляется в классических залах.
